В Нью-Йорке отмечает свое 60-летие Азиатское общество, основанное Джоном Рокфеллером Третьим, известным, как все в этой семье, филантропом и меценатом. Передавая обществу триста экспонатов из своей бесценной дальневосточной коллекции, он сказал, что Америке, трижды воевавшей в Азии, необходимо лучше узнать ту часть планеты, где живут две трети ее населения. Стремясь к этому, Азиатское общество устраивает концерты, конференции, фестивали. Но лучше всему ему удаются выставки, которые превратили авангардное, но элегантное здание на Парк-авеню в один из самых интересных музеев Нью-Йорка.
Сейчас здесь представлена обширная экспозиция, приуроченная к юбилею. В центре ее – японская деревянная скульптура эпохи Камакура (1185–1333). В это время первых сёгунов и самураев японская культура пережила краткий ренессанс. Искусство возродилось после того, как гражданские войны уничтожили утонченную и мирную эпоху Хэйана, известную нам по любимой русскими читателями книге Сёй-Сенагон “Записки у изголовья”.
Новое искусство отразило в себе характерное для японского духа противоречие: созерцательный покой монаха и эстетизированная жестокость самурая. “Хризантема и меч”, если процитировать название знаменитой книги американского культуролога Рут Бенедикт. На выставке эту антитезу представляют два вида скульптуры. С одной стороны – изображения Будды, воплощающего непоколебимое спокойствие в бурные годы монгольских нашествий. С другой – внушающие ужас демоны-хранители, отпугивающие зло у входа в храмы.
И тем и другим камакурские резчики вставляли хрустальные глаза с нарисованными зрачками. После церемонии “открытия глаз” деревянные идолы считались живыми. Этот наивный для постороннего и неверующего натурализм напоминает о том, что в соседнем Китае статуи, в отличие от живописи и каллиграфии, считались всего лишь куклами для простонародья. Чтобы оживить их, потакая суеверию, внутрь запускали муху. Однако японские мастера достигли такой степени экспрессии, что эти почерневшие от времени скульптуры принято считать японскими иконами, превращающими зрителя в паломника на пути к просветлению.
На другом этаже Азиатское общество делится своими лучшими экспонатами. В первую очередь – четыре головы Будды из разных стран Дальнего Востока. “Вырванные из контекста, – извиняется поясняющая табличка куратора, – они напоминают охотничьи трофеи”. Но мы привыкли любоваться руинами (“взгляд, конечно, варварский, но верный”), поэтому и обломки статуй – головы без тела – производят разное, но одинаково сильное впечатление.
Во всех странах Будды выглядят по-своему. Как Христос: у китайцев он желтый, у африканцев – черный (зато дьявол – белый), в “Андрее Рублеве” – русский. На выставке Будды тоже все разные. У одних плоские лица, у других – узкие глаза, у третьих – пухлые губы, у всех – длинные, оттянутые царскими серьгами мочки ушей и особая шишка на темени, вмещающая дополнительный мозг. Но главное – улыбка, ставшая высшим достижением всего буддийского искусства.
Иногда улыбку Будды сравнивают с той, что осеняет лица древнегреческих “куросов”, архаических статуй, установленных в честь покойников. Их лица тоже озарены светом сокровенного знания. Улыбаясь, они утешают живых, обещая нам сносное будущее. Но если мускулистый курос – атлет, то Будда – духовный атлет. Он сумел вырастить ту самую улыбку, которая рождается в самом естестве человека, открывшего свое единственное предназначение – стать буддой.
А в соседнем зале японская ширма 16-го века объясняет, как нам жить, чтобы научиться так улыбаться. Выполненная одним из мастеров великого клана художников Кано (XV–XIX), она изображает времена года и служит пособием для школы мудрецов. Зимой они любуются свитками старинной живописи на фоне свежевыпавшего снега. Осенью молча пьют чай у водопада. Летом играют в го, не опускаясь до азарта. Весной читают и слушают стихи. И все это – в содружестве с сезонами: снег укрывает сосны и бамбук, теплый ветер играет ветками ивы и срывает цветы сливы. Любовно выписанную природу дополняет не спорящая с ней архитектура. Это легкие, лишенные стен павильоны. Упраздняя границу между интерьером и пленэром, они помогают жить в согласии с временами года. Весной это не трудно даже в Нью-Йорке: магнолии еще цветут, и к ним уже присоединяются сакуры из Централ-парка.
