Дожив до преклонного 157-летнего возраста, Центральный парк одряхлел и нуждается в капитальном ремонте. Согласившись с этим, городская администрация Нью-Йорка начала десятилетнюю тотальную реставрацию, которая будет стоить 300 миллионов долларов. Характерно, что треть этой громадной суммы внес филантроп и банкир Джон Паулсон.

– Ни в одной другой области, – сказал он, – благотворительность не приносит столь наглядных плодов, которыми всегда и безвозмездно наслаждается столько людей.

И действительно, только за последнюю треть века число посетителей Централ-парка выросло с 12 до 42 миллионов. Став самым популярным городским парком в мире, он многим послужил примером, но так и остался уникальной нью-йоркской достопримечательностью, ибо нет больше мегаполиса с такой огромной дырой в городском пейзаже.

Аккуратный, вырезанный по линейке парк в 43 гектара растягивается на полсотни кварталов. Начинаясь у статуи Колумба на 59-й улице, он тянется до входа в Гарлем на 110-й. Но, пронизывая город, Центральный парк к нему не относится, ибо живет в согласии лишь с собственными эстетическими законами и философскими теориями.

В Европе парк – итог экспансии и эволюции. Разрастаясь, город захватывал, как Париж – Булонский лес, окрестную природу либо насаждал ее. Но в Америке парки иногда всего лишь меняли названия. Переклеивая этикетки, лес превращали в парк. Так произошло в Бронксе, где обнесли оградой первозданную рощу и включили ее в Ботанический сад.

Даже в Манхэттене, на самой северной окраине острова, есть густо заросший холм, который остался таким, каким был до того, как сюда пришли белые люди, включая меня. Прожив рядом с ним первые 15 американских лет, я наслаждался им, как дачник. Весной собирал ландыши, осенью – грибы, зимой (мясо на морозе!) жарил шашлыки.

Но Централ-парк – другое дело. Он уникален по замыслу. Когда его придумали, Новый Свет был еще не только новым, но и не прирученным. На Диком Западе, начинавшемся, как до сих пор считают гордые жители Манхэттена, за околицей – по ту сторону Гудзона, – скакали мустанги, бродили бизоны, снимались скальпы и трудились ковбои. Первыми нью-йоркцы любовались в зоопарке, вторых ценили за копченые языки, третьих рассматривали в музеях, о четвертых читали в вестернах, которые были популярными романами, пока не попали в Голливуд.

В парниковых условиях тесного Манхэттена Центральный парк должен был стать Диким Западом для внутреннего употребления горожан. Он был искусственным, но настоящим заповедником девственной Америки. Как театр в театре Централ-парк утрировал природу. Заключенная в каменную коробку, она расцвела раем, пренебрегающим ценой и пользой. Не как Диснейленд с его карикатурной географией, не как Национальные парки с их нетронутой красотой, не как романтические сады с их поэтическим произволом, а как макет Нового Света в натуральную величину.

Строго вписанный в правильную фигуру парк демонстрирует свое умышленное происхождение. Зато попавшая внутрь природа живет на свободе. В расчерченном по линейке Манхэттене Централ-парк дарует живительную передышку от геометрии.

Это противоречие создает неповторимый характер Нью-Йорка. Он легко обходится без главной, такой как Красная в Москве или Тяньаньмэнь в Пекине, площади. В Нью-Йорке ею служит большая поляна Центрального парка.

Любуясь ею, президент реставрационного комитета Дуглас Блонски с гордостью заявил: “Если не поднимать головы, вы никогда не поверите, что находитесь посередине Манхэттена”.